Ольга Зондберг

Меня зовут ромашка-оборванка. Твои слова мне глухо, но слышны – я все-таки живу не в башне танка, а просто в башне, в духе старины.
Ты птицелов без сети, первый мастер соединительно-нетканых дел, и в горле остью линии как части частей чего-то ясного как день – твой голос, и ромашкой-половинкой теперь я засыпаю поутру.
Перевяжите горло мне травинкой, когда больна; заделайте дыру, когда умру – не знаю, кем угодно. Меня зовут ромашка-на-обрыв, и льется свет зеленый полноводно в мои глаза, которые закрыв...
Делиться незаметными вещами. Остановиться. Века позади произнести (двоими бы устами да всё успеть): – Веди меня, веди...
В Нетляндию. Мы все туда спешили... Пора себя собрать карандашом. Начну с лица: мои глаза большие и синие. И видят хорошо.

(в память о Камилле Клодель)

* * *

И Я ТАМ БЫЛ

И я там был, свидетелем тоски по лошадиным танцам у реки, по "Домику в Коломне", и сквозь немую жажду новизны – по легкому дыханию весны в тунике ли, в колонне. По избавлению, венцом труда, от лишнего.
Но разве всё вода, что льется выше риски? И я там был, и ощутил налет вины, как будто на дорийский лед ступает царь арийский, любимец неприкаянных богинь (которые ему сложили гимн и подарили гончих).
Воистину мечта моя вольней – и газовое платьице при ней, и газовый баллончик. Она мне напевала: "Ты забыл, мой милый чижик-пыжик, где ты был – ты там-то был и там-то". Я помню, и едины для меня дорийский лад и слабая броня врага степей мутанта.

* * *

У меня на руках умирает весна,
Невесомая бабочка, крылья в пыли.
Застывающий слепок никто не узнал,
Только взгляд перед первою горстью земли

Провожает весну – твой единственный взгляд,
Не доверю другим, не осмелюсь сама,
А тебе принесу, и пускай говорят,
Что бегу, подбирая пустые слова,

Все быстрей и быстрей, мимо пенья сирен,
Мимо пепла к тебе подойти измениться,
И лиловыми пятнами всюду сирень,

У меня под рукой умирает страница.
Увядает видавшая виды листва,
Изнутри разрушая пустые слова...

* * *

На линии судьбы болезненные точки,
Открытую ладонь освоила оса.
Слова – не воробьи. Их птичьи оболочки
Глотают на лету любые голоса.

Ни в жизни, ни в стихах, ни в мыслях, ни на стенах,
Где вешают ковры, чтоб мягче было лезть,
Не надо умирать. Трагедия – не в сценах.
Развязка – не сейчас. И действие – не здесь.

Не сгинуть, не упасть с вертящегося круга,
Не скорчиться в аркан, не скрыться подо льдом.
Любовь – диагональ. Так угол смотрит в угол
Среди сторонних стен, когда ломают дом.

ПИСЬМО В ГОРОД Е.

Маской вообразить себя, белой костью:
через тринадцать будет, мол, тридцать семь.
Есть города, куда приезжают в гости.
Есть города, куда бегут насовсем.

Ваш из каких-то третьих. За утешеньем
ехать смешно и лень, а другой судьбы
поиски не нужны уже. Быть мишенью
стрел вдохновенья – если бы, если бы.

Если бы не беспомощность тет-а-тета –
ближе не получается. Очень жаль,
что окрылить легко, но кого-то, где-то.
Птица из рук не в руки летит, а вдаль.

Есть города, откуда никто не пишет.
Скоро очнусь, приеду, увижу вас,
есть города, куда не боятся мыши
тихо войти, где флейта играет вальс.

* * *

Как у Л.Толстого в романах,
Во время тайных военных действий
Зрению доступна высота нравственных преград,
Но не прочие их измерения.
А между тем в полулегальном
Кружке кройки житья
Ткань распинают
Строго горизонтально
(Направление долевой нити -
с запада на восток).
Будем резать, а что?

Самое красивое возникает по недосмотру,
Выше собственных сил,
Пряча под лепестки
Дюймовочку-переростка,
Одетую, вопреки,
Более чем неброско.

* * *

Тайного света огня и льда,
Дерева и смолы
Не замечали уже когда
Были еще малы.

Небу вдогонку - мечта детей -
Чтение всех подряд
Слов, сочетание всех частей,

Символы не горят.

* * *

Холод остужает,
Подгоняет бег.
Небо снег роняет.
Выпаду на снег.

Дроби краткий росчерк
Вытянется в нить.
Знаменатель: проще
И числитель: быть.

* * *

Река исканий и река тепла
Разделены, разбиты берегами.
Последний лист, который не зола,
Оставлю я для птицы-оригами.

А птица сложит в воду два крыла,
И перья обернутся лепестками:
Одно крыло – цветок реки тепла,
Другое – ледяной реки исканий.

Но травы выше рек – они растут,
И что разделено – соединится.
Цветы взошли, покинув темноту,
Смешались реки, крылья стали птицей,

И озеро, дитя обеих рек,
Бежит на месте. Легкий воздух замер.
Из тишины выходит человек
И долго ищет зеркало глазами.

* * *

Есенин не хотел небес без лестницы,
Как будто, право слово, предлагали.
Сидеть у дома, умирать в безвестности
Поэты не любили – и не лгали,
И ложь лежала тихо, танец с саблями
Ее не разбудил бы и не тронул,
А рядом небеса – рубили яблони
И с громом перетряхивали кроны.
Когда она проснулась, побелевшая,
И кружку опрокинула пустую,
Никто не отозвался. Только лешие
Качали липу, лиственницу, тую
И прочие деревья этой местности,
Которой полагается прохлада.
Есенин не хотел небес без лестницы,
Но получил их. Так ему и надо.

* * *

ТАРКОВСКИЙ

Тропинка тропинка строка Кемине
к ребенку корзинка а камни ко мне
волнуясь бежали наперегонки
вели провожали на берег Оки
Ока окаянная Кама комок
Ахайя Гаяна да там и промок
как санки без спинки как тонет ладья
уйду по тропинке непонятый я.

* * *

Укромный угол. Нора-дыра.
Тропинка. Листья. Песок.
Деревья серы. Скрипит кора.
Надрез. Березовый сок.
Чего бояться? Живи, дыши.
Стволы – стройнее лучей.
Там теплый дом, малыши в тиши.
Ты чей, звереныш? Ничей.
Увидел многое, выбрал дно.
– Но, падая, оглянись –
Внутри к окну подошло окно
И тоже прыгает вниз.
Погони нет, и петляет след.
Растешь, береза, молчишь,
А сверху – свет. Мне тысяча лет.
Я очень старая мышь.

* * *

Красивая кошка сидит подоконник широкий
А голуби ходят прямые поют под стеклом
А кошка глядит и летает кошачьи пороки
Кошачьих сердец эти голуби там за углом
У них бутерброды и пиво они отдыхают
Они не впервые прямые поют хорошо
А кошка впервые а кошка впервые летает
А кошка впервые такая и дождик пошел
А голуби мокрые грязные очень прямые
А кошка сухая кривая летает впервые
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Красивые голуби выпили пиво летают
А кошка сидит подоконник она отдыхает
и видит застывшее сердце свое не впервые
А голуби все улетели прямые живые.

* * *

К ночи, как водится, звезды зажглись,
Близился сон.
Вдруг появилась, отколь ни возьмись,
Стая ворон
И объявила отлет на луну
Целой страны.
Ветка сирени припала к окну
С той стороны.

* * *

на длинной карусели как подарка
я жду тебя скорее к рождеству
чем далее всегда в подземке жарко
но это путь туда куда живу
единственно недолгий и не дело
искать на глубине мешки даров
что ты приснишься виделось и грело
и ты приснился утром на покров
полет вороны дальностью не блещет
ни нежным говорением крыла
забытые в реке смеются вещи
офелия там чуть не умерла
заплакалось и мне тогда железным
подобралась дотронулась плечом
но после ни малейшим сожаленьем
о пробужденьи день не омрачен

* * *

Перестань, неприкаянный, камни дробить.
Почему ты рифмуешь "любить" и "убить",
Эту ниточку вить – только небо гневить,
Умирать подобает спокойней,
Почему ты рифмуешь "манить – хоронить"?
– Я клубок в лабиринте, а прошлое – нить,
Я хочу пересилить, уйти, отстранить
И летать со своей колокольни.
Но в расплату за легкость – болит голова,
И когда-нибудь утром, проснувшись едва,
Не сумею понять никакие слова,
Кроме самых простых междометий.
Надо мной, как всегда, синева и листва,
И невидима цель, и крива тетива,
И нетрудно заметить следы колдовства
На любом освещенном предмете.
______________